Письмо Клавдие Васильевне Пугачёвой. Дорогая Клавдия Васильевна, только что получил от Вас письмо, где Вы пишете, что вот уже три недели
как не получали от меня писем. Действительно все три недели я был в таком
странном состоянии, что не мог написать Вам. Я устыжен, что Вы первая
напомнили мне об этом.
Ваша подруга так трогательно зашла ко мне и передала мне петуха. "Это
от Клавдии Васильевны", -- сказала она. Я долго радовался, глядя на эту
птицу.
Потом я видел Александра Осиповича Маргулиса. Он написал длинную поэму
и посвятил ее Вам. Он изобрел еще особые игральные спички, в которые
выигрывает тот, кто первый сложит из них слова: "Клавдия Васильевна". Мы
играли с ним в эту занимательную игру, и он кое-что проиграл мне.
В ТЮЗе приятная новость: расширили сцену и прямо на ней устроили
раздевалку, где публика снимать свое верхнее платье. Это очень оживило
спектакли.
Брянцев написал новую пьесу "Вурдалак".
Вчера был у Антона Антоновича; весь вечер говорили о Вас. Вера
Михайловна собирается повторить свои пульяжи. Как Вам это нравится?
Ваш митрополит осаждает меня с самого утра. Когда ему говорят, что меня
нет дома, он прячется в лифт и оттуда караулит меня.
У Шварцев бываю довольно часто. Прихожу туда под различными предлогами,
но на самом деле только для того, чтобы взглянуть на Вас. Екатерина
Ивановна заметила это и сказала Евгению Львовичу. Теперь мое посещение
Шварца называется "пугачевщина".
Дорогая Клавдия Васильевна, я часто вижу Вас во сне. Вы бегаете по
комнате с колокольчиком в руках и всё спрашиваете: "Где деньги? Где деньги?"
А я курю трубку и отвечаю Вам: "В сундуке. В сундуке".
Даниил Хармс.читать дальшеПисьмо Т. А. Мейер-Липавской и Л. С. Липавскому
Дорогая Тамара Александровна и Леонид Савельевич, спасибо Вам за Ваше чудесное письмо. Я перечитал его много раз и выучил
наизусть. Меня можно разбудить ночью, и я сразу без запинки начну:
"Здравствуйте, Даниил Иванович, мы очень без Вас соскрючились. Леня купил
себе новые..." и т. д. и т. д.
Я читал это письмо всем своим царскосельским знакомым. Всем оно очень
нравится. Вчера ко мне пришел мой приятель Бальнис. Он хотел остаться у меня
ночевать. Я прочел ему Ваше письмо шесть раз. Он очень сильно улыбался,
видно, что письмо ему понравилось, но подробного мнения он высказать не
успел, ибо ушел, не оставшись ночевать. Сегодня я ходил к нему сам и прочел
ему письмо еще раз, чтобы он освежил его в своей памяти. Потом я спросил
Бальниса, каково его мнение. Но он выломал у стула ножку и при помощи этой
ножки выгнал меня на улицу, да еще сказал, что если я еще раз явлюсь с этой
паскудью, то свяжет мне руки и набьет рот грязью из помойной ямы. Это были,
конечно, с его стороны грубые и неостроумные слова. Я, конечно, ушел и
понял, что у него был, возможно, сильный насморк, и ему было не по себе. От
Бальниса я пошел в Екатерининский парк и катался на лодке. На всём озере,
кроме меня, плавало еще две-три лодки. Между прочим, в одной лодке каталась
очень красивая девушка. И совершенно одна. Я повернул лодку (кстати, при
повороте надо грести осторожно, потому что весла могут выскочить из уключин)
и поехал следом за красавицей. Мне казалось, что я похож на норвежца и от
моей фигуры в сером жилете и развевающемся галстуке должны излучаться
свежесть и здоровье и, как говорится, пахнуть морем. Но около Орловской
колонны купались какие-то хулиганы, и, когда я проезжал мимо, один из них
хотел проплыть как раз поперек моего пути. Тогда другой крикнул: "Подожди,
когда проплывет эта кривая и потная личность!" -- и показал на меня ногой.
Мне было очень неприятно, потому что всё это слышала красавица. А так как
она плыла впереди меня, а в лодке, как известно, сидят затылком к
направлению движения, то красавица не только слышала, но и видела, как
хулиган показал на меня ногой. Я попробовал сделать вид, что это относится
не ко мне, и стал, улыбаясь смотреть по сторонам, но вокруг не было ни одной
лодки. Да тут еще хулиган крикнул опять: "Ну чего засмотрелся! Не тебе, что
ли, говорят! Эй ты, насос в шляпе!"
Я принялся грести что есть мочи, но весла выскакивали из уключин, и
лодка подвигалась медленно. Наконец, после больших усилий я догнал
красавицу, и мы познакомились. Ее звали Екатериной Павловной. Мы сдали ее
лодку, и Екатерина Павловна пересела в мою. Она оказалась очень остроумной
собеседницей. Я решил блеснуть остроумием моих знакомых, достал Ваше письмо
и принялся читать: "Здравствуйте, Даниил Иванович, мы очень без Вас
соскрючились. Леня купил..." и т. д. Екатерина Павловна сказала, что если мы
подъедем к берегу, то я что-то увижу. И я увидел, как Екатерина Павловна
ушла, а из кустов вылез грязный мальчишка и сказал: "Дяденька, покатай на
лодке".
Сегодня вечером письмо пропало. Случилось это так: я стоял на балконе,
читал Ваше письмо и ел манную кашу. В это время тетушка позвала меня в
комнаты помочь ей завести часы. Я закрыл письмом манную кашу и пошел в
комнаты. Когда я вернулся обратно, то письмо впитало в себя всю манную кашу,
и я съел его.
Погоды в Царском стоят хорошие: переменная облачность, ветры
юго-западной четверти, возможен дождь.
Сегодня утром в наш сад приходил шарманщик и играл собачий вальс, а
потом спер гамак и убежал.
Я прочел очень интересную книгу о том, как один молодой человек полюбил
одну молодую особу, а эта молодая особа любила другого молодого человека, а
этот молодой человек любил другую молодую особу, а эта молодая особа любила
опять-таки другого молодого человека, который любил не ее, а другую молодую
особу.
И вдруг эта молодая особа оступается в открытый люк и надламывает себе
позвоночник. Но когда она уже совсем поправляется, она вдруг простужается и
умирает. Тогда молодой человек, любящий ее, кончает с собой выстрелом из
револьвера. Тогда молодая особа, любящая этого молодого человека, бросается
под поезд. Тогда молодой человек, любящий эту молодую особу, залезает с горя
на трамвайный столб, и касается проводника, и умирает от электрического
тока. Тогда молодая особа, любящая этого молодого человека, наедается
толченого стекла и умирает от раны в кишках. Тогда молодой человек, любящий
эту молодую особу, бежит в Америку и спивается до такой степени, что продает
свой последний костюм, и за неимением костюма он принужден лежать в постели,
и получает пролежни, и от пролежней умирает.
На днях буду в городе. Обязательно хочу увидеть Вас. Привет Валентине
Ефимовне и Якову Семеновичу.
Даниил Хармс.
28 июня 1932 года, Царское Село
Матушка моя, дорогая Тамара Александровна, не люблю писать зря, когда нечего. Ничего ровно не изменилось с тех
пор, как Вы уехали. Так же всё Валентина Ефимовна ходит к Тамаре
Григорьевне, Тамара Григорьевна к Валентине Ефимовне, Александра Григорьевна
к Леониду Савельевичу, а Леонид Савельевич к Александру Ивановичу. Абсолютно
так же ничего не могу сказать и о себе. Немного загорел, немного пополнел,
немного похорошел, но даже и с этим не все согласны.
Вот разве опишу вам казус, случившийся с Леонидом Савельевичем. Зашел
раз Леонид Савельевич ко мне и не застал меня дома. Ему даже дверь не
открыли, а только через дверь спросили: кто там? Он спросил сначала меня, а
потом назвал свою фамилию, почему-то Савельев. А мне потом передают, что
приходила ко мне какая-то барышня по имени Севилья. Я лишь с трудом
догадался, кто был на самом деле. Да, а на днях еще такой казус вышел. Пошли
мы с Леонидом Савельевичем в цирк. Приходим перед началом и, представьте
себе, нет ни одного билета. Я говорю: пойдемте, Леонид Савельевич, на фуфу.
Мы и пошли. А у входа меня задержали и не пускают, а он, смотрю, свободно
вперед прошел. Я обозлился и говорю: вон тот человек тоже без билета. Почему
вы его пускаете? А они мне говорят: это Ванька-встанька, он у нас у ковра
служит. Совсем, знаете, захирел Леонид Савельевич и на Госиздат рукой машет,
хочет в парикмахеры поступить. Александр Иванович купил себе брюки, уверяет,
что оксфорт. Широки они, действительно, страшно, шире оксфорта, но зато
коротки очень, видать где носки кончаются. Александр Иванович не унывает,
говорит: поношу -- разносятся. Валентина Ефимовна переехала на другую
квартиру. Должно быть и оттуда турнут ее в скором времени. Тамара
Григорьевна и Александра Григорьевна нахально сидят в Вашей комнате; советую
обратить внимание. Синайские, между прочим, мерзавцы.
Вот примерно всё, что произошло за время Вашего отсутствия. Как будет что-нибудь интересное, напишу обязательно.
Очень соскучились мы без Вас. Я влюбился уже в трех красавиц, похожих
на Вас. Леонид Савельевич написал у себя под кроватью карандашом по обоям:
"Тамара А. К. Н." А Олейников назвал своего сына Тамарой. А Александр
Иванович всех своих знакомых зовет Тамася. А Валентина Ефимовна написала
Барскому письмо и подписалась "Т" -- либо "Твоя", либо "Тамара". Хотите
верьте, хотите не верьте, но даже Боба Левин прислал из Симбирска письмо,
где пишет: "...ну как живешь, кого видишь?" Явно интересуется, вижу ли я
Вас. На днях встретил Данилевича. Он прямо просиял и затрепетал, но, узнав
меня, просто осунулся. Я, говорит, вас за Тамарочку принял, теперь вижу,
обознался. Так и сказал: за Тамарочку. Я ничего не сказал, только посмотрел
ему вслед и тихо пробормотал: сосулька! А он, верно, это расслышал, подошел
быстро ко мне, да как хряснет меня по щеке неизвестно чем. Я даже заплакал,
очень мне жаль Вас стало.
Не могу больше писать карандашом.
Ваш Даниил Хармс.
17 июля 1931